...Несколько лет назад подруга чуть ли не силой затащила меня на спектакль "Иисус Христос – Суперзвезда" в Театре имени Моссовета. Я отказывалась, как могла: почему-то не верилось, что на российской сцене, которая на тот момент переживала не самые лучшие времена и к которой я была на тот момент более, чем равнодушна, могут поставить на подобную тему что-то стоящее. Но, поддавшись уговорам, все-таки пошла. Это не было моей первой встречей с театром. Но именно с того момента я полюбила его.

Странно, что такое влияние на меня оказал спектакль, который я ни тогда, при первом просмотре, глядя на сцену завороженными глазами, ни во все последующие, не посчитала шедевром. Существование подобного феномена на российской сцене по сей день вполне можно отнести к разряду "очевидное-невероятное": в спектакле заняты исключительно драматические актёры, на момент выпуска практически никто профессионально не владел вокальным мастерством (причем, как выяснилось позже, не стеснялись признаваться в этом), перевод, хоть и считался лучшим из ныне существующих, содержал в себе "ляпы", катастрофически противоречащие не только оригиналу рок-оперы, но и самому Евангелию. Тем не менее... более десяти лет – аншлаги, цветы, билеты, продаваемые с рук по цене в десять раз превышающей первоначальную...

Зимой 2001 года спектакль прошел в пятисотый раз, в июле отмечает свое одиннадцатилетие. Дата не круглая, но немалая: оптимальный срок существования подобных постановок на сцене 3-7 лет. Люди за это время успевали посмотреть спектакль, поступить в театральный институт, закончить его и прийти в театр работать по специальности. Кто-то из них, отыграв немалый срок, попал в другие постановки. Кто-то исчез из виду. А кто-то из тех, кто 11 лет назад выпускал премьерный спектакль, играет в нём и по сей день.

Отдавая должное режиссёру-постановщику П.О.Хомскому, автору перевода и сценической версии Я.Кеслеру, музыкальному редактору А.Чевскому, я решила узнать мнение о спектакле тех, кто непосредственно участвует в нём – артистов. Ведь читатели журнала наверняка согласятся, что о том, как создаются легенды, могут рассказать только те, кто их создаёт и по сей день.

- Секрет популярности спектакля, как мне кажется, в гениальной музыке и теме. Тема! – очень важна, - считает Александр БОБРОВСКИЙ, артист, появлением которого в зрительном зале в компании с Андреем Межулисом, Леонидом Сенченко или Вячеславом Бутенко почти все эти годы начинается спектакль – они возникают из погужающегося во мрак зала, в шлемах и с полицейскими дубинками. Пришедшие "стражи порядка", порождённые толпой, с которой сливается зал, оказываются Синедрионом, под чьими шагами хрупкая гармония застывших в тумане декораций манекенов зазвенит и, сломавшись, рассыплется на авансцену живыми людьми из плоти и крови. – Идею постановки принес в театр Сергей Проханов году в 1988. Они с автором русской версии (перевода) ходили- ходили и... выдали. Мы начинали репетировать фактически просто так, для себя; я долго разводил партии с Серёжей Лазаревым (изумительный композитор, я с ним знаком еще со времен учебы в Щукинском училище). Танцы большей частью ставил Феликс Иванов, до него мексиканский студент – деспот страшнейший и талантливейший! Но во многом ставка делалась именно на тему, потому и работа получилась достаточно конфликтной: всем хотелось прикоснуться к подобному материалу, только не всем позволено. Потому и людей, работающих в спектакле, поменялось достаточно много.

- А самому не страшно было браться?

- Было немного. Особенно, когда мне предложили роль "сексота" (в смысле, секретного сотрудника). Это в произведении-то на евангельскую тему. В Библии есть такой персонаж – апостол Павел, бывший фарисеем до встречи с Христом, преобразившим его жизнь, и, возможно, прислужником Синедриона, люто ненавидевшим христиан. Он приходился родственником Анне и носил имя Савл. Я определил его для себя, как булгаковского "человека в плаще" Афрания, который то появляется на базаре, то у Хевронских ворот, то в Нижнем городе, вроде неплохо относящийся и к христианам, но и от Синедриона не отрекающийся. Об этой тёмной стороне его жизни в Библии почти не упоминается.

- Если не ошибаюсь, в спектакле Вы играли не только "сексота" Савла, но и весь Синедрион?

- Да, только не весь одновременно... Жуткое стечение обстоятельств: посчитали, что артисту поющему, знающему все партии, не составит труда исполнить другую роль. Так я из Савла угодил и в Анны, и в Кайафы. Когда играл Анну, роль Савла пришлось исполнять Ивану Пилипенко. А с Кайафой... Если меня не подводит память, дело было на гастролях в Перми. Вячеслав Бутенко уехал то ли на гастроли, то ли на съёмки, хватились – Кайафы нету! Умри, но пой. А у меня следом за Кайафой пропал голос. Встаю утром и шепчу. В общем, на тот момент это оказалось даже лучше, потому что вместо того, чтобы петь, я шипел, и Кайафа получился эдаким жутким монстром. К тому же, там совершенно не моя тесситура, сколько раз просил: давайте "минусовку" (фонограмму без голоса) перепишем пониже или повыше. Так и не переписали. Этот персонаж я стараюсь делать в спектакле символом интеллектуального зла, в противовес, скажем, Иуде – злу, не имеющему права на рассуждение. Первые спектакли делал какие-то особенные гримы, чтобы ярче проявить внутреннюю сущность персонажа: то зализывал волосы, то делал мефистофилевский профиль от бровей, то глаза с губами под Фредди Меркьюри красил и голубой бант с серьгой нацеплял... Сейчас перестал. Стараюсь вкладывать в эту роль минимум духовных сил. Перед Небом ответственности меньше.

- А когда соглашались на подобную роль, Вы об ответственности перед Небом не думали? С настоящими священнослужителями разговаривать не пробовали?

- Пробовал. Только они спектаклей не смотрят. Сколько раз пытался затащить – не хотят. Шел у нас в театре на Малой сцене спектакль "Мать Иисуса", но потом с актёрами стали происходить какие-то странные вещи. Пришлось снять. Так что есть какие-то спектакли, постановку которых Бог просто не допустит. А вообще, хоть актёрская профессия и считается по церковным канонам греховной, только сам театр-то в церкви и зародился. Вот парадокс. Что такое театр до Волкова? Мистерии, которые устраивались на церковной паперти. Тот же "крестный ход" - большое театральное действо. Так что все зависит от того, насколько актер духовен, и темы, за которую он берется. А потом, я считаю, что это Бог дал мне актёрский талант, так что – нести мне свой крест со смирением.

- Сразу после выхода спектакля, - рассказывает исполнительница роли Марии Магдалины, Ирина КЛИМОВА (партнеры по роли в сезоне 2001 года: Лада Марис, Ольга Моховая) – актриса, работающая в постановке с 1990 года, "входившая" в неё дважды (второй раз – почти после пятилетнего перерыва), - все в театре вдруг стали очень суеверными, особенно Казанчеев, Ярёменко и я. Пуговица отлетит – мы уже причину ищем. Закончилось всё тем, что все мы договорились идти в церковь благословения просить. Не знаю, ходили ли ребята, но я пошла. Когда объяснила причину прихода батюшке, ему, видимо, стало просто смешно. Но виду не подал, сказал: если ты играешь это искренне, с хорошими чувствами и добром, то играй себе на здоровье. И благословил.

- А если посмотреть на это с другой стороны? Имеет ли право драматический артист на роль в подобном музыкальном спектакле?

- А почему бы и нет? Я – актриса многоплановая, еще учась в Щукинском училище, работала как в драматических, так и в музыкальных спектаклях. В дипломе у меня написано: "артистка театра, кино и эстрады". Хотя в общем-то во всем, что касается музыки, я практически самоучка. Никаких постоянных педагогов по вокалу у меня не было. У меня была потребность – петь.

- Каким бы Вы хотели видеть спектакль сегодня?

- Мне кажется, что он должен измениться по актёрской линии. Когда спектакль создавался, мы были юными и горячими, нам хотелось больше динамики и движения, а сейчас хочется, чтобы и зрители, и актеры на сцене задумывались: что с нами происходит? почему мы меняемся? почему так, а не иначе складываются наши судьбы? Чтобы всё время стоял большой знак вопроса, и каждый пытался остановиться, ухватить эту реальность и понять, что происходит.

В глазах Ирины вся евангельская история обернулась историей четырех людей: Иисуса, Иуды, Симона, Магдалины. Если прорисовать ее почетче, то станет видно, что они – друзья, расходящиеся в разные стороны. Один хочет революцию, другого жжёт больное самолюбие, у третьего – своя неотвратимая миссия, а четвертая понимает, что у неё нет сил их всех объединить и ничего, кроме как отдать жизнь за любимого человека, она не в состоянии сделать. Та женщина – жертвенная и любящая, признающая в этом мире единственную истину – любовь, и живущая в каждом веке.

- Насколько я понимаю, перед режиссёром стояла задача: услышать музыку, понять, насколько она воздействует на актёров, как они способны воспринять её и перенести на сцену, - утверждает артист Валерий ЯРЁМЕНКО, получивший в спектакле по Т.Райсу и Э.-Л.Уэбберу самую главную роль – Иуды. – Мне Павел Осипович Хомский подарил книжку Генриха Панса, там предательство Иуды основывается на любви к Магдалине. Мне это понравилось: была возможность показать на сцене не только духовное влечение к Иисусу, ради которого Иуда идет на ужас предательства, но и нормальную человеческую страсть. Наверное, в том образе, который я создаю, еще достаточно много и от Иуды Леонида Андреева. Если бы этот спектакль был драматическим, я бы с удовольствием сыграл персонаж, базируясь именно на этом материале. Диктата в создании образа, как такового, не было, я был волен лепить все, что заблагорассудится.

- В этом спектакле Вы ведь еще и коллегам что-то такое "лепите"?

- Нет, режиссурой я не занимаюсь. Некоторые вводы я режиссирую только потому, что дольше других артистов "варюсь" в материале спектакля. А ввод того же Павла Майкова на роль Симона Зилота я режиссировал еще и потому, что когда-то сам играл эту роль. Предыдущий исполнитель, Вадим Проданов заболел. Я заколол себе волосы как-то по другому и – вперёд! Это обычная для драматического театра ситуация, когда один актёр спектакля может заменить другого.

- Тем более, что у Вас были неплохие дублеры и по роли Иуды.

- Конечно. Благодаря тому, что я выпускал этот спектакль, у меня положение более выгодное, чем у многих из них. Первым моим партнёром по роли был Андрей Рогозянов (Росс): высокий, красивый, благодаря своей фактуре создающий очень мощный образ. Следующий – Игорь Портной, он сейчас работает в Торонто, в "Призраке оперы". У него были прекрасные теноровые верхушки, на тот момент я – баритон – не мог брать эти ноты. С манерой исполнения Антона Дёрова я, в принципе, не согласен, но некоторые пассажи он делает просто виртуозно. Я вообще очень люблю вторые и третьи составы: есть возможность взглянуть на свою роль как бы со стороны. Иной раз, случается, что оказавшись на спектакле, в котором я не играю, видя, что мой коллега по роли делает какой-то более выгодный жест или в какой-то мизансцене меньше или больше суетится или просто находится в другом конце сцены, и это в данном контексте смотрится лучше, я стараюсь это использовать. Плохо, когда нет конкуренции. И еще я не люблю играть этот спектакль слишком часто: чудовищная нагрузка на связки, нарушается контакт с залом, не справляешься с потоком энергетики... Я бы очень хотел, чтобы по этой роли у меня всегда были достойные партнеры.

Валерий видит в своей работе в спектакле возможность выплеснуть всю гамму чувств и эмоций: диапазон от любви до ненависти, и не привнести весь негатив в свою жизнь Ведь, например, каждому приходилось испытывать в своей жизни состояние аффекта или боль за то, что не оказался в нужное время и в нужном месте. В этом спектакле изыскивается возможность не допустить в свою жизнь присущее большинству артистов ощущение нереализованности, поделившись своим талантом со зрителями.

Возможно, именно об этом думал артист Театра на Таганке Олег КАЗАНЧЕЕВ, когда одиннадцать лет назад чуть ли не перед премьерой ему позвонил старый знакомый Ярослав Кеслер и сообщил, что тот им нужен на роль Иисуса из Назарета. Перепуганный Олег пытался напрочь отказаться от роли, Кеслеру пришлось чуть ли не силой затаскивать его на репетицию и выталкивать на сцену. И Олег, увидев работу остальных участников спектакля, не смог отказаться...

- К моменту моего прихода работа над спектаклем шла уже где-то в течение года. Было готово абсолютно всё, вплоть до рисунка роли.

- И эта роль стала Вашей "визитной карточкой" по жизни?

- Ни в коем случае! Мне бы очень не хотелось, чтобы всё так было. Я всё время ищу что-то новое, хотя и работаю в театре всё меньше. У меня появились другие занятия. Здесь мне просто нравится жанр. И очень бы хотелось, чтобы в этот спектакль ввёлся кто-то молодой. Я был бы просто счастлив перейти, скажем, на уровень Пилата. Да и по возрасту подходило бы больше. Я сам уже начинаю стесняться своего выхода на сцену: в 45 лет играть тридцатитрехлетнего мужчину. С седой бородой.

- Ну, "за три года тридцать прожил". Есть ещё такая версия, что главный герой рок-оперы – не Иисус, а Иуда. Ваше отношение к ней?

- Иуда – действительно, главная роль. Я предлагал - не разрешили – чтобы Иуда выходил на поклоны последним.

- Самый сложный и напряжённый момент спектакля?

- Самый сложный по вокалу – начало второго акта, "Тайная вечеря". Самый напряжённый – "смерть Иуды". А для меня – "Молельная чаша". Не только потому, что требуется много сил. Иногда мешают эмоции. Перехватывает... ком в горле. Если в простом драматическом спектакле прошибающую тебя слезу можно как-то преодолеть, то здесь... не дай Бог!

- А зрители-то как слушают!

- Но они слушают и молчат! А мне надо "си бемоль брать"!

- Вы всегда ищите контакт с залом?

- Стараюсь.

- "Безнадёжный" зал бывает?

- "Безнадежными" бывают артисты, не способные удержать внимание зала. Иногда, конечно, приводят сразу пять-шесть школ и сидят они как на утреннике. Крики, свистки – словом, не спектакль, а матч "Спартак"-"Динамо". Но, в принципе, удаётся справиться и с этим.

- Ни разу не было желания запустить "чашей"?

- Было. Только не в зал. Хотелось не только "чашей" кинуть. Любят наши коллеги иногда шутить. Ну, вот и подложили мне в чашу на "Тайной вечере"... сюрприз. Но такие шутки кощунственны – мягко сказать. Да и мало того, надо было собраться, петь... Всем было смешно, а мне стало грустно.

- Как Вы понимаете "поцелуй Иуды"?

- Так бы и стукнул! (смеётся.)

- В смысле: Вы не даёте бедному предателю себя поцеловать и начинаете отпихивать его. Смотрится красиво, но, откровенно говоря, не всегда понятно.

- Так получилось по мизансцене: там, на одной линии с Иудой, стоит Кайафа. Хотя исполнители роли Иуды вечно путают: то с одной стороны подойдут, то с другой. А мне главное здесь – сказать: "Ты целуешь прежде, чем предать", - не Иуде, а Кайафе. Иуде – уже все равно, он уже это слышал, ему уже не избежать предначертанного. Он уже всё сделал. Мне надо встретиться глазами с Кайафой.

- Вас не тяготит...

- Тяготит. Очень тяготит.

-...вечный образ Иисуса. В жизни?

- Вы неправильно ставите вопрос. Я – просто актёр, находящийся на сцене и рассказывающий эту историю. Никаких аналогий! Да они и не получались никогда. Нельзя сыграть всё, что есть в этом мире. А в мире есть всё, что есть в этом образе. Поэтому я здесь следую традиции Брехта: нахожусь в большом отстранении от того, что играю. Я – рассказываю. Я – пою. Я могу только рассказать своё отношение к играемому. Моя жизнь, как и любого человека, достаточно ломанная, густо наполненная событиями и впечатлениями, я, конечно, как и любой актёр на моем месте, стараюсь это использовать на сцене. Но задачу – не играть самого Иисуса Христа – я себе поставил. Тем более, что в программке у нас написано: не "Иисус Христос", а "Иисус из Назарета".

- То есть, Вы даже не пытаетесь приблизиться к Его образу, а играете, как Бог на душу положит?

- Нет, не как "Бог на душу положит", а то, что думаю. А помощи прошу у Бога.

- А "Гефсиманскую" арию, тем не менее, начинаете спиной к залу...

- Эта мизансцена – чисто моя. По идее, её всю нужно петь спиной к залу: "Иисус" общается с Богом. Все люди остались там, позади, за его спиной... но потом по театральным законам я вынужден повернуться. Для меня это еще и возможность "уйти" от зала, сосредоточиться, подумать...

- И всё-таки это еще одно из существенных отличий от оригинала рок-оперы.

- Авторское право. Но не забывайте, что отношение к этой теме различно в православной и католической церквях. Мне, например, казалось, что всё это нормально хотя бы потому, что исполнитель роли Иисуса в фильме получил пожизненную пенсию от Ватикана с тем, чтобы нигде больше не сниматься. Но когда спектакль только выпускался, я ещё не понимал всех этих нюансов.

- В первом составе сохранились дружеские отношения?

- Да. Только что вместе репетировали.

- А первоначальный энергетический потенциал?

- Для меня это только одно место: начало спектакля, "Увертюра". Потому что каждый раз я боюсь идти на сцену. Это не проходит с первого спектакля. Спокойным не могу прийти никогда, хотя бы и хотел. Эмоции здесь очень помогают. Хотя мотоциклы мне поначалу не нравились, "ОМОН" в шлемах с дубинками не нравился... Последняя сцена – Синедрион с траурными повязками – не нравится до сих пор. Всё это было привязано к одному моменту из истории нашей страны. Не хотелось бы социальных параллелей. Есть более образные ходы.

- Привносить что-то свое не пробовали?

- Нельзя. Это же жанр такой. "Своё" можно добавить только изнутри. Я постоянно ссорюсь с ребятами из пластической группы, которые добавляют что-то "своё". Здесь всё простроено математически. Нельзя сделать шаг влево или вправо – просто зашибут. Вообще, "импровизация" - понятие в театре довольно скромное. За неё Юрий Петрович Любимов бил сильнее некуда, хотя Театр на Таганке всегда считался импровизационным. Импровизация – это прерогатива режиссёра. Для актёра – краешком глаза, словом, жестом. Но не перекроением мизансцены. Так что импровизаций здесь я не одобряю. Недавно Павел Осипович пришел на репетицию и строго-настрого наказал исполнительнице роли Магдалины: в финале никакого общения с Иудой! Ни слова, ни взгляда, никакого панибратства. Сели. Уехали. Вот и всё, что осталось. Финал доигрывает пластическая группа.

Типичным представителем пластической группы оказался Николай БАСКАНЧИН. Как-то так случилось, что один из исполнителей роли Иисуса (Валерий Сторожик) окрестил его Петром. И, хотя пластическая группа под руководством режиссёра по пластике Владимира Аносова (и, по совместительству, исполнителя роли Юродивого) на сцене всё больше молчит, мнение о спектакле имеет своё собственное.

- Вещь сама по себе серьезная, известная. Это художественное произведение очень высокого класса. Спектакль интересный, своеобразный, грамотно перенесенный на русскую почву. Это во-первых. Во-вторых, та подготовка, которую я получаю в спектакле – танцевальная, акробатическая – очень помогает в актёрской работе. Боюсь, что без неё просто не смог бы поддерживать хорошую спортивную форму. В-третьих, сталкиваясь с таким материалом, набираешь хорошую информационную базу. Над чем-то приходится задумываться, что-то переосмысливаешь. Первоначально я не слишком одобрял все это на сцене, особенно, как человек верующий. Сначала мне даже резало ухо: как это так – Иисус Христос и вдруг – Суперзвезда? Да еще и рок-опера!

- А по-вашему, спектакль сильно изменился за эти годы?

- Конечно. Со временем стали терять четкость некоторые рисунки, мизансцены, некоторые из главных персонажей поменяли позиции... последние года два пытаемся восстановить. В "Осанне" танцы поменялись. С "Увертюрой", пока Ирину Климову восстанавливали, намучались. Казалось бы, какая разница, как человек партнеров по сюжету разбрасывает? А отыгрывать это – нам! Но благодаря подобным вводам, в спектакле появляется изнутри свежий взгляд на работу. Когда играешь долгое время, так "замыливаются" глаза и уши, что перестаёшь слышать, как поёт Иисус, и начинаешь играть что-то своё, спектаклем не предусмотренное. А это чревато, вплоть до травматизма.
Вообще, многое задуманное было опущено до какой-то схемы, суть которой надо в программке объяснять или не проявилось никак. В сцене "Базара" у нас раньше были палки с полотнами, которыми мы орудовали, как флагами и продавали. Огромные блюда, висящие над головами, задумывались как игровые. А маски, которые мы надеваем, - двух видов: в "Храме" - золотые (только с них уже краска осыпалась), в "Калеках" - страшные уродливые. Только не думаю, чтобы сейчас из зала это было заметно. В "Осанне" задумывались блестящие пальмовые ветви. Когда их сделали в первый раз, получились эдакие облитые золотом пилы, которыми можно было запросто поубивать друг друга. Во второй раз сделали тряпочные – эти в руках не держались вообще, сразу обмякали. Пришлось Христу "входить" в Иерусалим вообще без ветвей. Остались одни тряпочные цветочки. Так что спектакль изменился прилично.

- Да мало он изменился, и слава Богу, - утверждает один из исполнителей роли Понтия Пилата Александр ЯЦКО. – Ну, как подобный спектакль может меняться? Только в мелочах. Фонограмма та же самая, что и одиннадцать лет назад. Когда оркестр "живой", как на Бродвее или в Лондоне, вот тогда меняется. А у нас: случится накладка или нет? Становимся старше, костюмы обтрепались, у кого-то брюшко отросло. Да и как что-то может меняться в музыкальном спектакле? Здесь же нельзя остановиться и взять другую интонацию... А если какой-то хулиган должен выходить справа, а вышел слева, никого не предупредив, то он может запросто сорвать сцену. Отсутствие этого и говорит, что делом занимаются мастера; может, не высшего класса, но – мастера. Ремесленники. Умелые люди.

С явным оттенком юмора Александр говорит о том, что одолел Евангелие от Матфея, но на большее его не хватило. Мало интересного. С гораздо большим удовольствием изучает историю, читает Булгакова, и даже играл Пилата на любимовской Таганке. Впрочем, не считает это предметом для разговора: мало, мол, сыграл, раз пятнадцать. А о своём герое судит, исходя из обычной человеческой психологии:

- Роль! – это всего лишь роль! Слова и мотивы, которые надо воспроизвести. Чем она от других-то отличается? А что касается Пилата... всегда есть ситуация выбора: сказать "да" или "нет". Пилат сказал: "да". Что он знал про приведенного к нему человека? – сумасшедший, притчами говорит. Лишняя головная боль. К тому же это – миф. И поведение Пилата определяется логикой этого мифа и мира. Функция Пилата – послать главного героя этой истории на смерть. И он это сделал. А вопрос, почему человек делает то или иное – риторический, вроде: "О, Волга, колыбель моя, любил ли кто тебя, как я?" Может, и любил. Впрочем, я не специалист в этой области и не претендую, чтобы с моим мнением кто-нибудь соглашался. Я не учёный, я актёр.

Александр вошел в спектакль летом 1994 года, когда старшие "Пилаты" (Борис Иванов, Анатолий Адоскин) уехали на гастроли. Совсем иначе относится к своему вводу другой "новичок" Алексей МАКАРОВ:

- В 1993 году, когда я был студентом ГИТИСа и танцевал в пластической группе, Сергей Борисович Проханов, который являлся одним из режиссёров спектакля и играл роль царя Ирода, занялся созданием собственного театра. Совмещать и то, и другое было сложно, понадобился второй состав. Проханов пришел к нам на курс и спросил: "Кто без комплексов?" Дружно показали на меня. "Хочешь замещать?" А я на тот момент в спектакль был жутко влюблён, не пропускал ни одного, с репетиций убегал (мы учились в театре, курс так и назывался - Студия при Театре им.Моссовета), чтобы любимые арии послушать. Так что слова Сергея Борисовича я за Божий знак принял, вцепился в него с криком: "Хочу, жить не могу без этого спектакля!" Стали меня вводить. Ввод режиссировали Проханов и руководитель пластической группы Володя Аносов, ребята из пластической группы очень поддерживали – я же был одним из них. Коллектив у нас очень хороший. Мне всё не верилось: неужели, будет зал тысячу двести человек, и я выйду, и всё это сыграю... Быть не может! Задёргался, достал литературу, принялся изучать династию Иродов, а до этого, честно говоря, думал, что Ирод был один – тот, который младенцев велел истребить. Когда меня уже ввели, я еще целый год продолжал танцевать в пластик-группе первое действие, а во втором выезжал в роли царя. Потом обленился, в "пластике" танцевать перестал, но эта роль – до сих пор моя самая любимая в театре.

И когда речь заходит о том, что браться в театре за подобную тематику просто кощунственно, Алексей спорит – может, пристрастно, но возразить на это нечего.

- Кто безгрешен – пусть закидает театр камнями! Почему, если это всё так плохо, люди платят деньги, приходят на спектакль, садятся и смотрят, как актёр в сотый раз проигрывает свою смерть или убийство? Почему актеров называют "большими детьми"? – дети и есть: похвалить, похлопать... Дети ближе всего к Богу. Если честно, я ещё до конца не разобрался, насколько все это "греховно". Есть, конечно, смертные грехи, присущие актёрскому мастерству: гордыня, тщеславие... Но на поклонах этого спектакля у меня глаза разбегаются: всегда аншлаги, балконы битком забиты, люди все два часа стоят. В зале в основном молодежь – вдруг, да кого-нибудь зацепит? Не на уровне музыки (хотя она замечательная), а глубже. И наш вариант я люблю куда больше, нежели англоязычный. Не потому, что столько лет уже пою его. Работа наших музыкантов "цепляет" меня гораздо больше, да и Кеслер сделал просто гениальную обработку. После всех этих отклонений от музыкальных и библейских норм: расширенного образа Симона Зилота, гениально прописанной по гитаре и вокалу арии Пилата, не имеющего по канонам права на существование дуэта Иисуса и Магдалины, зал каждый раз взрывается аплодисментами. Многое мне нравится не столько в профессиональном плане, сколько в человеческом. Классика – она классика и есть. Но по мотивам классики всегда должно делаться что-то замечательное. Это – хороший слепок с нее. Наверное, поэтому у нас уже столько лет аншлаги.

Вернуться на страницу ПРЕССА

Вернуться на страницу РАЗНОЕ

Вернуться НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ