- Олег, на данном этапе ты многого уже добился в плане ролей. А каков был творческий путь с самого начала, и когда впервые появилась мысль стать актером?

- На самом деле сначала появилась не мысль, а чувство. Как сейчас помню, я учился, наверное, классе в шестом, когда прочитал басню «Волк и ягненок». И я до сих пор помню то чувство, которое меня охватило – это была эйфория. Я прочитал басню и, видимо, так включился во все это, что заплакал. Я почувствовал некий творческий подъем. Хотя даже после этого я не собирался быть актером. Я всегда был музыкантом. Я играл в шести группах, три из которых создал я сам. Сначала мы начинали играть в сарае на каких-то с помойки подобранных инструментах. Потом в школе сколотили группу. Школа была при леспромхозе, и я выбил из директора леспромхоза инструментов на десять тысяч рублей, по тем временам это были большие деньги. Я вставал в четыре утра, приходил в приемную и там выбивал эти инструменты. Сначала я даже пошел не в театральный, а на отделение классического сольного пения, потом уже я поступил в МХАТ.

- Никто не говорил, что это не мужская профессия?

- А какая профессия мужская в наше время? Да, расхоже мнение, что актерская профессия женская. Она на самом деле с примесью неврастении, потому что человек должен быть подвижен психически. Женщины подвижны психически, поэтому и считают, что это женская профессия. Говорят же, что женщины истерички. Что-то в ней женское есть, притворство, наверное.

- А эта психическая подвижность на психике никак не сказывается?

- Сказывается постоянно. Вы думаете от чего профессиональная болезнь актеров алкоголизм? На психике сказывается все. Психику разрушают крайние эмоции. А актер намеренно вводит себя в крайние эмоции. Смех – это не крайняя эмоция, но все равно раздражает, а тем более, когда ты начинаешь плакать или кричать. А другого зритель не станет воспринимать, зрителю интересны крайние эмоции. .

- Как к твоему выбору отнеслись твои родные?

- Родные, как говорят американцы, взяли тайм-аут. Они, конечно же, этого не ожидали. У нас в семье не было актеров. Но моя бабушка играла на всем, даже на ведре. Причем она играла на ведре так, что ноги сами пускались в пляс. Она была очень музыкальная, играла на гармошке, на балалайке и на ведре. На самом деле это практически оркестр. Ударные инструменты, клавишные и струнные. Родители не препятствовали, хотя бабушка звонила и говорила: «Отучился, поработал в Москве, езжай домой на работу устраиваться». Она не считала это работой естественно.

- С 1997 по 2001 год ты был солистом детского музыкального театра «Экспромт». Сейчас участвуешь в детской музыкальной сказке «Шиворот-навыворот». Для кого проще играть - для детей или для взрослых?

- Играть надо всегда хорошо. Я сторонник хорошей игры, качественной, когда ты подходишь к делу с отдачей. Поэтому с этой точки зрения нельзя разделить, для кого проще играть, а для кого тяжелее. Считается, что для детей играть тяжелее в том плане, что ребенок еще не набрался определенных комплексов и стереотипов и воспринимает все за чистую монету. И он видит самое главное, врет артист или не врет. Может быть, в этом плане да – сложно. На самом деле профессиональному артисту ничего не стоит играть так, что дети будут верить.

- А интереснее для кого?

- Интересно играть, а разделять я бы не стал. Я бы не стал так вдруг обижать детей или шокировать взрослых. Это профессия. То же самое, что кого интереснее возить водителю автобуса, детей или взрослых. Главное, чтобы было что играть, хорошая постановка.

- И еще два спектакля, как я понимаю, тоже театра «Экспромт», спектакли «Фиалка Монмартра» и «Моя прекрасная леди». Расскажи подробнее.

- Замечательные мюзиклы. «Фиалка Монмартра» - это, конечно, чистая оперетта, это Кальман. Я играл две роли, сначала композитора, который писал вместе с поэтом оперетту, а потом так получилось, что я стал играть главную роль, художника Рауля Камье. В «Моей прекрасной леди» мне досталась огромная роль, роль Хиггинса и она сложна. Сложна еще тем, что это высокоинтеллектуальный человек, профессор.

- Значит, получается, что ты работал в трех жанрах: мюзикле, оперетте и рок-опере.

- Еще в опере. Я начинал свою карьеру с оперы, я пел в опере Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане». Я исполнял там индийского гостя. И я бы не стал выделять в отдельный жанр рок-оперу и мюзикл. Все-таки это очень близко.

- В каком жанре интереснее работать - в оперетте или в мюзикле? В каком проще?

- Все зависит от того, что ты играешь. Я знаю такие оперы, где люди выходят с парой фраз, и они тебе скажут, что в опере очень просто работать. А бывает, что в драме, где не нужно петь, бывают такие роли, как Гамлет, например. Поэтому тут все зависит от материала. И интерес от этого же зависит. Если это сложно, то это интересно. Если это высокохудожественно, если это дает тебе шанс подняться над своим жалким «я», тогда это интересно. Когда это шаг назад, всегда, где бы ни предлагали, пусть даже на Бродвее, но, если это шаг назад, то это не интересно.

- Взлетом в твоей карьере можно считать спектакль «Норд-Ост». За роль Ромашова ты был номинирован на премию «Золотая маска». Что дала тебе эта роль? Ведь Ромашов – роль довольно сильная по эмоциональному накалу.

- Она дала мне опыт, огромный опыт. Кстати, это первая моя отрицательная роль. Она дала мне, во-первых, школу, потому что я никогда не работал в проекте, в котором все началось практически с театрального института. Началось с вокала, с пластики, с танца, извините, с фитнес-клуба. Это была мощнейшая подготовка. И за это время мы очень сильно сплотились. Катя Гусева очень хорошо сказала: «Олег, я, когда тебя вижу, у меня такое ощущение, что мы с тобой прошли войну.

- Поддерживаешь связь с бывшими коллегами?

- Конечно, недавно была презентация документального фильма о «Норд-Осте». Большое спасибо создателям фильма, он не про «эти события», а про постановку единственного такого русского мюзикла, настоящего, большого. Мы как раз там все встречались.

- Как ты попал в мюзикл? Просто пришел с улицы на кастинг или кто-то пригласил?

- С улицы на кастинг не попадают, все равно кто-то приглашает. Мы в театре репетировали и какая-то женщина, знакомая режиссера, сказала: «Сходите на «Норд-Ост». Я думаю, а что - пойду. Я до самого последнего момента не знал, что я исполняю, и никто не знал.

- Какой момент для тебя в спектакле был самый любимый и сложный?

- Не сочтите меня за извращенца, но самый любимый момент в спектакле у меня был – это сцена блокады. Катя уезжает вместе с бабушкой в Ленинград и оказывается в блокаде. Саня Григорьев попадет в окружение и исчезает из поля зрения. А Ромашов, так как у него везде связи, садится на специальный рейс на самолет и летит за ней. Сцена, когда он приходит к Кате и сообщает ей, что Саня Григорьев погиб. Это была для меня самая лучшая сцена, самая сильная. А самая сложная сцена и вокально и драматически, конечно, тоже давала определенное садомазохистское наслаждение, это, когда Саня Григорьев возвращается в квартиру в Москве, а там парализованный Николай Антонович. Ромашов его встречает: «Ну здравствуй, гад, не ожидал, а я вот живой». Сцена краха. Там зрители просто меня ненавидели, когда я все вел к тому, что Ромашов раскаялся, он раздавлен, Саня Григорьев, которого он оставил в лесу, вернулся, казалось бы, все погибло, но он все же поворачивается и находит способ ему сказать, что «я видел сам, как она умерла». И зрители говорили: «Во гад!»

- Что значит для актера такая награда, как «Золотая маска», имеет ли это какой-то вес в современном театральном мире?

- Если бы я ее имел, то, наверное, я бы ответил на этот вопрос, но я ее не имею. Но, во-первых, это очень престижная награда, и думаю, что любой артист хотел бы ее иметь. И мне было очень приятно, что из трех человек в России меня оценили и сказали, что вот у меня лучшая мужская роль.

- Все спектакли, в которых ты сейчас участвуешь, музыкальные, а кого бы хотелось сыграть в немузыкальном спектакле?

- Мне бы очень хотелось сыграть классическую какую-то роль – Островский, Шекспир, Чехов. Что-то классическое и академическое. Хотя в школе-студии МХАТ, которую я закончил дипломный спектакль у нас был по Чехову. Но сейчас, имея уже определенный опыт, хотелось бы попробовать еще раз.

- Какова, на твой взгляд, роль мюзиклов в России сегодня?

- Как мне кажется, роль мюзикла всегда одна – она развлекательная. И мюзикл призван развлечь людей. Я бы не стал придавать ему какую-то иную роль. Мне кажется, это развлечение, хотя с продвижением мюзикла у нас в России пока сложновато. Еше не сформировался средний класс, который ходит на эти мюзиклы. В Лондоне и в Америке с этим проще, поэтому их там и много. Они идут постоянно. У нас с этим сложнее, хотя в последнее время мюзикл, известный всем (не буду рекламой заниматься) по-моему, идет успешно.

- Олег, как ты попал в театр им.Моссовета?

- В театр им. Моссовета я попал очень просто. Я позвонил художественому. руководителю Павлу Осиповичу Хомскому и договорился о встрече. Как оказалось, он меня хорошо знает, был на «Норд-Осте». Пригласил вместе работать, но, конечно, испытательный срок был. Небезызвестный спектакль «Роковая опечатка» - это был мой, так называемый испытательный период в театре. Он прошел успешно и поэтому я был приглашен в труппу театра, где работаю до сих пор.

- Расскажи хотя бы в нескольких словах про этот спектакль.

- До меня его, по-моему, ставили уже два года, т.е. это был такой проект висящий, пока за него не взялся Сережа Виноградов. Это пьеса Зорина, она социально-политическая. Постановщики не знали, как ее поставить и придумали такой ход, там было около двухста известных шлягеров. Весь стихотворный текст положили на шлягеры. Там звучало около двухста вещей, от оперы до шансона, и все это пелось. Но спектакль, к сожалению, шел всего год. Это было чистой воды развлечением. Мы привыкли приходить в театр, чтобы что-то понять, стать лучше, а это было что-то вроде «угадай мелодию». И зрители играли в это. Я играл демона, появлялся из люка над Сашей Бобровским, и у меня была такая кнопка, которую я нажимал и загорался. Сейчас в спектакле «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» загорается Домогаров, это же на мне опробованный трюк. Примерно 4 см в диаметре пружина пришивается к пожароустойчивой ткани брезенту. Пружина набивается специальной ватой, пропитанной пиротехническим составом и туда идет запал, батарейки и кнопка. Так что кнопочку нажал и «взлетел на воздух».

- Олег, как ты относишься к своему герою в рок-опере «Иисус Христос – суперзвезда»? Почему в конце всего действия тебя нет среди "толпы", может, это отказ от идеи борьбы?

- Дело в том, что в спектакле ездят мотоциклы. Вообще первый раз в спектакле «Иисус Христос – суперзвезда» я выехал на мотоцикле, еще не играя никаких ролей. Сейчас в начале спектакля выезжает один мотоцикл, потому что второго нет, потому что я на сцене – Симон Зилот. А в конце нужны два мотоцикла. И я просто физически не успевая выбежать на авансцену, чтобы финал сделать – сесть. Вот и все, это не отказ от борьбы. Я готов бороться до последнего.

- Кто для тебя Зилот?

- Я, может, скажу слово неприятное для слуха, но Зилот – это что-то типа моджахеда. Для меня зерно этой роли в том, что этот человек готов жертвовать своей жизнью ради революции, ради свободы. Революционер не в нашем понимании, не на броневике. Это же была оккупированная территория, и все жили спокойно, мирно, но были Зилоты, из-за которых Иерусалим и разрушили. Они считали, что это их территория. Он об этом и поет, призывает к восстанию против Рима.

- Олег, каким ты видишь сегодняшний спектакль «Иисус Христос – суперзвезда»? В чем, по- твоему, причина многолетнего успеха этого спектакля?

- На самом деле сказать, в чем успех этого спектакля никто не сможет. Если бы это было известно, то у нас бы такие спектакли рождались, как грибы. Это неуловимо. Там удачное сочетание музыки, сценографии и художественной постановки. В таких проектах успех всегда один – команда. Не бывает такого, что классная музыка, плохие актеры и успех.

- Что дает тебе, как актеру, участие в таком спектакле?

- Во-первых, мне очень приятно и лестно, что я участвую в таком спектакле, теперь уже легендарном. Мне приятно, что меня приняли в этом спектакле, что меня принял зритель. Это же очень сложно - в такой харизматической постановке и вдруг новый исполнитель. Но я как-то вошел и доказал, что я тоже могу участвовать в подобном спектакле.

- Еще одна роль в театре им. Моссовета – Саймон Страйд в мюзикле «Странная история Доктора Джекила и мистер Хайда». Кстати, вот совпадение – Саймон Страйд и Симон Зелот – совпадение или закономерность?

- Может быть, в созвучии имен и есть совпадение, но в этих личностях нет ничего общего. Саймон Страйд это абсолютно несчастный человек, который пытается с помощью любви поправить свои дела, хотя, наверно, любит он по-настоящему. Но он пытается влезть в высшее общество с помощью любви, как многие сейчас делают. У него не получилось это сделать, но тем не менее я его очень люблю, потому что он очень душевный по-своему человек. Хотя и затеял он прикончить доктора Джекила, но была необходимость.

- Все твои персонажи "отрицательные". Интереснее ли они по характеру игры?

- Да, персонаж может быть отрицательным, но людей, я считаю, отрицательных нет. Злодеев не существует. Любой поступок с нашей точки зрения отрицательный, который совершил человек, был совершен почему-то и во имя чего-то. Тот же Ромашов, он сделал подлость, он бросил Саню Григорьева раненного в лесу. Для того, чтобы вытащить Саню Григорьева из окружения, чтобы вынести его, нужно было совершить подвиг, героизм, а не все люди способны на героизм. Вот тут и ответ рождается – не все герои из нас. И попади я в этот лес, неизвестно, чтобы получилось. Я, конечно, сейчас могу говорить, что я бы взвалил его на одно плечо, его сумку на другое и выбежал бы через сотню немцев. А не известно, как бы было. Кто и как поступил бы. Отрицательные роли играть, я, может, обижу кого, но скажу, что их играть проще. Проще, потому что их понятно, как играть. По технике исполнения они понятнее, они прозрачные. А в положительных нужно что-то искать, подкладку какую-то, подложку. Как это сделать, чтоб это было динамично. Большинство положительных персонажей нединамичны, поэтому там приходится что-то находить, чтобы это смотрелось. А в отрицательном уже изначально присутствует динамика. Потому что человек отрицательное лучше воспринимает.

- Какие требования ты предъявляешь к себе как к актеру?

- Самые высокие. Я мазохист в этом плане. Я себя истязаю и я всегда недоволен. Я сейчас не кривлю душой, не говорю какие-то популярные фразы. Особенно это ужас видеть себя с экрана и слушать себя в записи. Это убийство, мне кажется, господи, что же я делю в этой профессии. И только любовь зрителя, поклонниц возвращает к жизни.

- Как ты относишься к фанаткам и поклонницам?

- На самом деле они же не просто так появились. Какая-то заслуга моя тоже в этом есть. Я отношусь к этому не как к своему, это обидно будет для них, я отношусь положительно. Когда это не переходит какие-то определенные рамки. Когда я вижу, что людям хочется со мной пообщаться, я иду на общение. А когда людям хочется пообщаться и еще, допустим, пройти со мной до метро или сесть ко мне в машину, что бывало, тогда я, конечно, не выкину из машины, я довезу куда-то, но это уже другое, это уже другие отношения, это уже претензия на что-то другое, на дружбу… А так я отношусь абсолютно корректно и положительно.

- Как ты относишься к критике?

- К критике я отношусь очень внимательно. Если критика умная, то она дает тебе движение вперед. Она показывает именно те места, которые ты опустил, не видя сам. А глупую критику я слушаю, конечно, но пропускаю мимо ушей. И стараюсь человека не обижать. Я никогда не говорю: «Что ты мне говоришь, я без тебя все знаю». Я выслушаю, может, что-то для себя возьму. Критика нужна.

- Сам критикуешь?

- Никогда. Последние лет пять я от этого отказался, потому что это дело абсолютно неблагодарное. Искусство очень сложно оценивать.

- Есть ли роли, на которые ты не согласился бы ни за какие деньги?

- Я ни за какие деньги не согласился бы играть роли, которые позорят честь и достоинство человека.

- Есть такие персонажи в мировой литературе?

- Нет, в мировой литературе таких персонажей нет. Я могу сказать точно, что я ни за какие деньги не согласился бы играть Ромео. Потому что я не Ромео. И я внешне для него не подхожу и внутренне. Тибальта да, Ромео – нет.

- И опять отрицательная роль.

- Ну, может быть, да. Дело не в том, что меня тянет к отрицательному. Есть роли, которые явно не мои. Я смотрю на себя в зеркало и я реально себя оцениваю.

- Олег, ходишь ли ты в театр не «по работе», и если да, то куда и на какие спектакли?

- К сожалению, я хожу в театры очень редко. Ну, по понятным причинам, потому что я работаю в театре. В свой театр хожу на спектакли. Во МХАТ иногда, у меня там ребята знакомые работают. У них давно, кстати, не был. Они на меня, наверное, в обиде большой. Не могу похвастаться тем, что я хожу в театры. Ну, «Кошек» недавно посмотрел. Опять же недавно, они уже год как не идут.

- Какое впечатление от «Кошек»?

- Пусть на меня обижаются, но мне кажется, что это не наша история. Мне потом открыли глаза, я не понял, что происходит. Концерт, а вот еще какой кот бывает, а вот еще такой. Я не понимаю, про что это. А потом мне Иващенко говорит, что на самом деле в западном мире эту историю знают с детства. Это как наш «Мойдодыр» для них. Они прекрасно это знают, поэтому они это смотрят, а мы этого не знаем. Мне для этого нужно было прочитать сперва книгу. Хотя актеры все работали замечательно, на износ.

- Олег, а постарайся сейчас вспомнить какие-нибудь забавные моменты, которые происходили во время репетиций или самих спектаклей.

- Забавный случай был в том же «Норд-Осте». На первую сцену пускали очень много дыма, а дым же тяжелый, его к земле прибивает, и наш дирижер очень ругался. Однажды мы выходим на сцену пристани, начинаем играть, и я вдруг смотрю, что первые ряды актеров поползли. Дым рассеивается, и я вижу дирижера в противогазе, так деловито размахивающего палочкой. А второй момент – это сцена блокады, голод ужасный, а Ромашов приходит с колбасой и консервами. До этого сцена проводов, когда как раз Катю в Ленинград провожают. Какие-то люди с авоськами бегают, какая-то еда. Потом метроном и сцена блокадного Ленинграда. Выходит Катя, выхожу я. И тут я смотрю, в луче света лежит слива см 12. Лежит в блокадном Ленинграде на полу у Кати. Дальше я на автомате продолжаю петь и думаю, зритель видит эту сливу или нет. Кто видит, тому очень смешно. Катя ее не видит. Думаю, ну я тебе сейчас устрою, и глазами ей показываю на эту сливу. Она смотрит на сливу, поворачивается, и я уже все пел ей в спину. Она к умирающей бабушке пристроилась и плакала, на самом деле смеялась. И поднять нельзя, потому что видят ее ну 30 человек, остальные-то не видят. А если я ее подниму, то увидят все.

- Одна из твоих последний ролей – это роль Жака Базанье в мюзикле «Вийон». Тебя на эту роль вводил сам Валерий Сторожик?

- Времени было очень мало. Вы представляете, что такое 4 дня, чтобы ввестись в большой спектакль на большую роль. Но репетиция была одна. Партнеров не было. Это же антреприза. Никто не приедет просто так с тобой репетировать. Поэтому Валера каждый день приезжал, он со мной работал, спасибо ему за это большое. Он мне даже принес черную футболку свою личную под костюм, йогурт и воду минеральную, хотя у него в этот день был свой спектакль.

- Олег, какие музыкальные или драматические спектакли оставили в душе след?

- Ромашов оставил очень большой след. Этой роли я отдал больше всего. Огромный кусок жизни я отдал этой роли. Больше всего потратил на нее времени. И играл больше всего раз. Более 700 раз я выходил на сцену в этой роли.

- Не было ли мысли заняться концертной деятельностью?

- Может быть, когда-нибудь, это же тоже требует определенного времени. Нужно собраться, собрать какой-то репертуар. Но эстрада – скорей всего нет. Потому что для этого нужны даже не столько знакомства, нужно писать что-то, писать песни. Я не представляю, как это сделать. Хотя, понятно, что я могу и рок петь, но я не понимаю, как это сделать. Хотя, может быть. Жизнь очень длинная.

- Какие пьесы или мюзиклы ты бы поставил, если бы сам был режиссером?

- Я бы поставил все пьесы, в которых я играл. Я бы их переставил все. Пусть на меня обижаются все режиссеры, но я бы переставил их все. Потому что мне кажется, что вот тут я бы сделал так, а здесь не хватает вот этого. Может быть, сейчас это не политкорректность, но «Иисус Христос – Суперзвезда» на столько долгий спектакль, у него такая долгая история, что, наверное, он уже выкристаллизовался. Его бы нужно было уже заново ставить.

- А что-то новое, где не играл?

- Что бы я поставил? Я не готов сейчас ответить на этот вопрос, потому что, во-первых, это не моя профессия, я не режиссер, поэтому я не ищу, чтобы я поставил или не поставил. В кино я бы снял. У меня есть какие-то задумки, но это опять же не моя профессия.

- Олег, ты снимался в кино. Расскажи, пожалуйста, поподробнее про твои роли на большом экране.

- Мне похвастаться нечем, у меня один фильм, но фильм серьезный, мне он понравился. Это не сериал в теперешнем понимании, это сериал в понимании прошлом. Там четыре серии. Я снимался у Олега Басова, замечательного режиссера. Олег и его жена Ольга Басовы снимали фильм «Не забывай». Я там сыграл опять же злодея, майора Пустового. История очень простая, опять же любовь, предательство, смерть, ненависть. Снимались в Балашихе, там какое-то старинное здание, типа госпиталя. Сниматься было очень интересно.

- Если однажды встанет выбор между театром и кинематографом, что выберешь?

- Я бы хотел работать в театре и сниматься в кино. На самом деле так и должно быть. Так и было всегда, что театральные актеры работали в кино, а актеры кино играли в театре. Это нормально.

- Есть ли какая-то фраза, которая "идет" с тобой по жизни, которая характеризует твое отношение к жизни?

- Есть. «Свобода – это рай». Это девиз, он пришел мне в голову, еще когда мне было лет двенадцать. Он так закрепилась у меня в мозгу, что этот девиз теперь стал частью моей росписи. Я расписываюсь, а в конце этот девиз. И он не узнаваем, прочитать нельзя, но я знаю, что это он.

Вернуться на страницу ИНТЕРВЬЮ

Вернуться на страницу РАЗНОЕ

Вернуться НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ