Интервью с Александром Бобровским
Программа "Театр наизнанку"
07 апреля 2007 г.
Л.Ш.: Здравствуйте, дорогие радиослушатели и телезрители «Живого радио» и «Живого ТВ»! В эфире программа «Театр наизнанку» и я, ее ведущая Caeli. Сегодня у нас в гостях артист театра им. Моссовета, заслуженный артист России Александр Бобровский, а помогает мне вести программу театральный критик Галина Шматова. Александр, здравствуйте.
А.Б.: Здравствуйте.
Л.Ш.: Ну, раз у нас сегодня есть помощница, я предлагаю первый вопрос задать Гале.
Г.Ш.: Если основываться на Ваших предыдущих интервью, то большую роль в Вашем решении стать актером и вообще в Вашей театральной карьере сыграла хорошая злость и желание доказать…
А.Б.: Да.
Г.Ш.: Сейчас Вы, безусловно, уже достигли «степеней известных»... Это желание доказать сохраняется? Что движет Вами в профессии сейчас?
А.Б.: Желание доказать – наверное, как-то немножечко притупилось, или, может быть даже, не притупилось, а перешло в какую-то другую категорию. Разобраться в чем-то конкретном «до основанья, а затем» - вот это пока хочется. А доказывать уже не хочется. Некому, да и нечего, если честно.
Л.Ш.: А разобраться - в чём?
А.Б.: Ну, актера что интересует всегда? Люди, образы...
Л.Ш.: Разобраться в человеческой сущности, в человеческой природе?
А.Б.: Да.
Г.Ш.: В себе самом или в других?
А.Б.: Да в себе самом скорей... Куда уж до других! В себе бы разобраться!
Г.Ш.: Еще общий вопрос об актерской профессии. Вы выражали согласие с фразой Юрского о том, что, когда приходят ряженые – актеры уходят, исчезают…
А.Б.: Да.
Г.Ш.: А в чем для Вас основное отличие ряженых от настоящих актеров?
А.Б.: Ну, основное отличие в том, что они – ряженые. Это люди, не имеющие никакого отношения к актерской профессии, которые просто нарядились артистами и выходят на сцену или на экран.
Г.Ш.: Каковы для Вас критерии актерского профессионализма? Может ли ряженый быть профессионалом, хотя бы даже и ремесленником?
А.Б.: Нет, человек, который отдает профессии жизнь – он профессионал. А человек, который делает это «на потребу», скажем, или за деньги большие – это ряженый.
Г.Ш.: И может наступить, по-Вашему, такой момент, когда ряженых будет больше, чем актеров? Тогда профессия актера исчезнет вообще или все-таки сохранится?
А.Б.: Нет, наступить момент может, и он уже наступил, я думаю, но актеры настоящие – они не исчезнут. Это же состояние души человеческой... И пока живы люди, живо человечество - будут и актеры.
Л.Ш.: А если все-таки не сложилось бы у Вас с актерской профессией, кем бы Вы могли стать?
А.Б.: Шофером-дальнобойщиком.
Л.Ш.: Почему именно шофером?
А.Б.: А это была моя мечта с детства. Вообще, я не думал, что буду актером. И представить себе не мог, что буду копаться в человеке так глубоко… Я думал, просто буду «крутить баранку», всякие товары доставлять из-за границы.
Г.Ш.: Ну, шофер – это тоже профессия, которая отчасти построена на общении…
А.Б.: Ну, да… И на перемене. Вокруг шофера все постоянно меняется, как и вокруг актера. Наверное, в этом они родственные профессии…
Г.Ш.: Но все-таки хорошо, что Вы стали актером. К нашему счастью.
А.Б.: Я надеюсь.
Л.Ш.: А как Вы относитесь к критике?
А.Б.: Положительно, если это объективная критика, если это критика человека, который не пытается самоутвердиться, а стремится искренне разобраться в том, что происходит на сцене или на экране.
Л.Ш.: В самом популярном спектакле театра им. Моссовета, рок-опере «Иисус Христос – суперзвезда», Вы сыграли целых четыре роли. Какая из них самая любимая?
А.Б.: Самая любимая и желанная – конечно же, Пилат. Я к этой роли стремился очень давно и, играя ее уже около двух лет, я только сейчас начинаю что-то в этой роли доставать и к чему-то прикасаться, может быть, процентов на восемьдесят.Представляете, сколько впереди еще? А роль, которая меня привела туда – это Савл. Я ей благодарен просто потому, что она привела меня в этот спектакль.
Г.Ш.: Ну, а сейчас роль Савла Вам интересна?
А.Б.: Он привычен, к сожалению.
Г.Ш.: То есть это уже перешло на автомат? Со стороны так не кажется.
А.Б.: Ну и прекрасно! Это доказывает, что я еще все-таки... могу обманывать зрителя.
Л.Ш.: А еще две роли, Анна и Кайафа? Они что-то Вам дали?
А.Б.: Исключительно азартность моя врожденная заставляла играть эти роли. Мне хотелось узнать: а смогу ли я вот это еще? И когда я сыграл весь синедрион, я был внутренне горд и удовлетворен. А что эти роли дали... Пожалуй, чисто тесситурно позволили мне попробовать что-то другое. Они не сильно отличаются от Савла, но это немножко другая грань синедриона.
Л.Ш.: Мы снова в студии «Живого радио». Напоминаю, что у нас в гостях артист театра им. Моссовета Александр Бобровский.
Г.Ш.: И еще один вопрос по поводу Пилата. Вы говорили ранее, что после просмотра фильма Вас привлек именно образ Пилата, и Вы хотели бы сыграть эту роль. А что именно Вас «зацепило» в Пилате?
А.Б.: Самое первое, что меня «зацепило» – мне понравилось то, что тональность звучания Пилата в американской рок-опере намного выше и нервнее. То есть она даже нервнее Иуды, хотя у Иуды как бы прописаны эти нервные куски. Но самая нервическая, даже неврастеническая, роль во всем этом спектакле у Пилата. Меня это привлекало. Но, к сожалению, его партия была выписана очень высоко. А все люди, у которых низкий голос, хотят петь высоко. И наоборот: те, у кого высокий голос, хотят петь низко. Для меня это было недосягаемым. И из-за этого я не сильно рвался к этой роли. Я к ней шел постепенно, осознавая этого Пилата, ища его внутри себя. И когда появилась возможность, я был очень рад попробовать и сейчас пробую с огромным удовольствием эту роль. Дай Бог, получится до конца.
Л.Ш.: А с чем связано изменение грима Пилата на последних спектаклях?
А.Б.: Да это пробы! Я думаю, что это просто пробы. Мне не думается, что Пилат имеет какое-то конкретное лицо, как, например, библейский Иисус. Иисуса все представляют примерно одинаково. А у Пилата нет конкретного лица. Поэтому я просто пробую какие-то гримы. Причем, даже диаметрально противоположные. Я думаю, найдется какой-то один, который меня в конце концов устроит и я его оставлю. А сейчас это пробы, только пробы.
Л.Ш.: В театре Моссовета идет два мюзикла с Вашим участием. Вам интересно работать в жанре мюзикла?
А.Б.: Да, ничего так...
Л.Ш.: Что мюзикл для Вас? Это же все-таки синтетический жанр.
А.Б.: Ну, мюзикл на нашей «россейской» почве – это не очень, наверное, правильно. Потому что мюзикл в американском понимании – это участие актеров, которые прекрасно поют. Нет, неправильно сказал… Которые хорошо поют, которые хорошо двигаются, которые… Нет, опять неправильно… Которые нормально поют, которые нормально двигаются, которые нормально играют, ну и нормальные сценические данные имеют. Вот то, что называется «синтетические» артисты. А наш «мюзикл» в кавычках – это водевиль. И в нашем русском мюзикле главное, чтобы все-таки актер умел говорить… Актерские качества на первом месте. Умеет ли актер брать высокие ноты и поражать зал звучанием своего тембра – на нашей почве это уже вторично. А уж как он двигается, пластичен ли – это уже, наверное, даже четвертое, а не третье.
Л.Ш.: То есть на первый план выходит традиционный русский психологический театр?
А.Б.: Да. Слово. И это правильно на самом деле. Мне кажется, это было бы не вредно знать и всем остальным людям, которые занимаются музыкальными проектами.
Г.Ш.: У нас проблема в том, что на первый план выходит слово, но слово в переводе и, как правило, довольно низкого, к cожалению, качества…
А.Б.: Да… Приходится подменять, кстати, иногда огрехи перевода какими-то «находками темпераментных замен». Например, был у нас мюзикл «Игра». В английском оригинале звучало «You must/ We Have»… Все эти слова имели абсолютно конкретное отдельное значение. То есть это было 4 слова. А на русский язык это перевели по-другому. И получилось «Лю/ бой иг/ рок о/ бя зан/ в срок я/ вля…» Поэтому приходилось «подворовывать», чтобы все это долетело до зрителя в более-менее приемлемом виде.
Л.Ш.: То есть Вы считаете, что слово важнее музыки?
А.Б.: Оно не важнее, оно - неотъемлемая часть музыки. Относительно песни. Я не помню, к сожалению, кто, по-моему, Стрельникова, царствие ей небесное, очень хороший педагог по дыхательной гимнастике, сказала, что в Италии бытует такое определение песни: это протяжная речь повышенной эмоциональности. Так что, прежде всего это речь и смысл, и тема. А уже потом – все остальное: музыка, тембр, тиситура и прочее.
Л.Ш.: Как на Ваш взгляд, что касается театра: проще донести до зрителя слово в драматическом спектакле или все-таки с помощью музыки?
А.Б.: Проще попасть в самую серединку души, конечно, с помощью музыки. Потому что музыка помогает эмоционально «пробить» путь к сердцу человеческому.
Л.Ш.: Второй мюзикл с Вашим участием – «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». Каково Ваше отношение к этому мюзиклу и к Вашему герою в этом мюзикле?
А.Б.: Ну, как... Мое отношение... Я отношусь к этому спектаклю... Стараюсь соответствовать тому образу, который написал Брикус... Стараюсь соответствовать. Не так много у меня возможностей для этого есть, написанных автором, но есть предфинальная ария над убиенной Люси (я ее называю эпитафия), в которой я пытаюсь объяснить зрителю, зачем, собственно, вышел на сцену в самом начале. Не знаю, насколько это удается...
Л.Ш.: А каково Ваше отношение к французским мюзиклам, ставшим очень популярными в последнее время?
А.Б.: Имеется в виду «Ромео и Джульетта» и «Нотр Дам де Пари»?
Л.Ш.: Да.
А.Б.: Ну, они тоже хотят, как и американцы, иметь свои мюзиклы. И, по-моему, с «Нотр Дамом» им удалось, но там, помимо того, что неплохая музыка… ну, все-таки это Гюго. А Гюго и без мюзикла очень даже неплохо существовал, мне кажется...
Л.Ш.: А в какой музыкальной постановке Вам самому хотелось бы принять участие?
А.Б.: Музыкальной? Наверное… ну, это я так сейчас «с лёта» говорю, никогда об этом не думал... А вот неплохо было бы, если бы «Сирано де Бержерак» сделали...
Г.Ш.: Уже сделали, те же самые Брикус и Уайлдхорн, которые написали «Джекила и Хайда». И кого бы Вы там сыграли?
А.Б.: Ну, Сирано хотелось бы, конечно... А вообще, конечно, хотелось бы попробовать себя в чем-то классическом, оперном... Ну, просто попробовать. Я даже и мысли не допускаю, что я сумел бы спеть так, как поют великие наши оперные артисты, мои современники... Но попробовать хотелось бы.
Л.Ш.: Я думаю, мы сейчас прервемся на небольшую музыкальную паузу и послушаем как раз таки «Эпитафию над убиенной Люси».
Г.Ш.: Вернемся к драматическим спектаклям. Роли Александра Алексеевича очень разнообразны и многоплановы, он играет как в мюзикле, так и в классических спектаклях, в частности – «Село Степанчиково» Достоевского. Со спектаклем «Фома Опискин» произошла довольно интересная история, ввод был экстренным. Как на Вас повлиял этот срочный ввод? Может быть, Вы открыли для себя что-то новое в профессии?
А.Б.: Да, не сказать, что я открыл что-то новое... Нет, нового я ничего не открыл, слава Богу, все уже давно открыто. Просто… это же как наркотик (я имею в виду профессию нашу), и бывают наркотики хорошие, хорошего качества, от которых просто взлетаешь и летаешь, летаешь (я, правда, наркотиков никогда не пробовал)... А бывают наркотики плохие, от которых только голова болит. Так вот здесь был "наркотик" хороший. Я попал в удивительную компанию с восхитительным артистом Сергеем Юрским, с которым я, правда, уже до этого поработал в «Предбаннике», но, тем не менее, это совершенно другой опыт. Иметь в партнерах такого мастера – это дорогого стоит! И эта неделя, которую мне дали для ввода – это работа с профессионалом высшей пробы! Было ощущение, что я работал, окутанный пуховой периной... И я не мог плохо ввестись, ошибиться или подвести кого-то в такой ситуации, потому что… ну просто этого не могло быть при наличии Сергея Юрьевича. И наличии его, причем, не столько на сцене, а именно за сценой. Как он с актером работает (с партнером), как он помогает – это фактически неощутимо... Ведь самый высший пилотаж партнера, величайшего актера и режиссера Юрского, я считаю, в том, что когда ты, актер, думаешь «ах, как хорошо я вот здесь придумал», а это на самом деле не ты придумал, это тебе помогли. Вот это, я считаю, высший пилотаж.
Мой ввод был на большую половину бессознательный… Во всяком случае, до сих пор я не могу сказать, что я плаваю как рыба в воде... Вообще не могу сказать, что я плаваю. Пока что я там трепыхаюсь. Но те, кто видел, и партнеры, которые на сцене присутствовали, говорят, что это неплохо. Ну, я верю, но пока я сам в этом не убедился – этого не существует.
Г.Ш.: То есть на данный момент, когда уже прошло несколько спектаклей, это еще поиск?
А.Б.: Конечно! И, по-моему, очень еще большой поиск. Очень большой! Ну, это ж Достоевский! Как можно Достоевского... Ряженые – умеют сразу. Вот в чем я им еще, кстати, завидую: раз, надел костюм – и уже сыграл Достоевского. Какая ерунда! А я так не умею. Поэтому пока не ряженый. Слава Богу.
Л.Ш.: У нас есть вопрос в чате. Задает его некий Норберт. «Александр, я знаю, что Вы озвучивали моего тезку в небезызвестном мультфильме о бобрах. Расскажите о Ваших впечатлениях от дубляжа мультфильма. Есть ли в этом сложность для драматического актера»?
А.Б.: Ой, это очень интересная штука – озвучивание мультфильмов и фильмов! Потому что это какая-то совершенно другая сторона актерской работы. Ведь голосом можно что-то исправить, но можно и испортить… И в данной ситуации, когда ты смотришь видеоряд, ты понимаешь, что ты должен только улучшать. То есть ухудшать ты не имеешь права, потому что люди уже все сделали, а тебе доверили донести до определенного языкового слоя понятия того же мультфильма. Это очень интересно было! А до этого был голосовой актерский кастинг. И когда нас с Антоном Дёровым утвердили (меня на старшего бобра, а его – на младшего) и когда американцы узнали, что моя фамилия Бобровский, они очень порадовались...
Л.Ш.: Ну что, прерываемся на еще одну музыкальную паузу?
А.Б.: Да, давайте музыку послушаем!
Г.Ш.: «Белая гвардия» - это тоже классическое произведение, как и «Фома Опискин». И Вы тоже там великолепно, по-моему, и блистательно играете Шервинского. Исполнение эпиталамы из этого спектакля, собственно, сейчас и прозвучит в эфире.
Л.Ш.: А пока ждем от наших слушателей еще вопросов в чате.
Л.Ш.: Снова возвращаемся в студию «Живого радио». Галина, перейдем к спектаклю «Предбанник»?
Г.Ш.: Да, логично было бы, наверное, от «Фомы» перейти к «Предбаннику». Это опять Сергей Юрьевич Юрский. Вы сказали в одном из интервью, что для Вас один из признаков идеального спектакля (Вы говорили об одном из первых спектаклей «Дорогая Елена Сергеевна», о котором еще пойдет речь) – это то, что его можно играть в любом пространстве.
А.Б.: Да.
Г.Ш.: А как с идеальностью у «Предбанника»? Как Вам перенос на большую сцену и гастроли в Петербурге на большой сцене?
А.Б.: Ну, мне кажется, перенос прошел совершенно нормально. Единственное, не могу сейчас сказать, надо ли это на самом деле спектаклю… Но перенос вполне нормален, и тема спектакля, слава Богу, не потерялась от увеличения пространства. Так что, я думаю, «Предбанник» относится к той категории спектаклей, которые можно играть в абсолютно любом пространстве.
Г.Ш.: При том, что он точно ритмически выстроен, что там такая жесткая мизансцена, все равно действительно на большой сцене это смотрелось вполне достойно. Теперь вопрос в связи с «Дорогой Еленой Сергеевной». Это один из первых Ваших спектаклей?
А.Б.: Да, первый из «больших».
Г.Ш.: Насколько я понимаю, это был экспериментальный спектакль, довольно жесткий, даже можно сказать жестокий, который по накалу страстей, по тому, что там происходило - это буквально уже спектакль «на грани»… Сейчас Вы бы согласились сыграть в чем-то подобном, в чем-то таком экспериментальном, жестком, новом?
А.Б.: Я не могу назвать это новым. Просто это настоящее. А играть настоящее всегда трудно и не хочется, чтобы это выглядело каким-то препарированием человеческих страстей, а чтобы это имело все-таки какой-то момент искусства. Обязательно должен быть момент искусства. И «Елена Сергеевна», я считаю, при всей своей жесткости, имела этот момент искусства. И жесткость там была, я считаю, выражена именно приборами и способами искусства, а не натурализацией.
Г.Ш.: А если сейчас какой-нибудь режиссер, который внушает Вам доверие, пригласил Вас во что-то подобное, Вы бы согласились?
А.Б.: Согласился бы. Да и не обязательно, чтобы он мне внушал доверие. Просто достаточно поговорить с человеком, с режиссером – и все станет ясно насчет его устремлений.
Л.Ш.: Еще один спектакль, который играется на малой сцене театра им. Моссовета – это спектакль «Заповедник». Как Вы считаете, актуален ли сейчас спектакль на советскую тему?
А.Б.: Конечно, многие совершенно удивительные находки этого спектакля потерялись. Потому что они были хороши для людей, для которых эти впечатления, ощущения были еще очень свежи: закрытого «железного занавеса», нехватки продуктов и прочего… Сейчас, конечно, что-то потерялось, но все равно, мы же стараемся играть не про строй, а про души людские, про поступки… Так что, я думаю, актуальность сохранилась пока.
Г.Ш.: Ваш герой Лёнечка, он такой… атрибут, скорее, советского времени, такой вот стукач, которому выгодно было существовать тогда. Такие персонажи, как Лёнечка, сейчас, как Вы думаете, есть?
А.Б.: Конечно, есть! А они всегда сопровождают нас, они никогда нас не оставляют. Слава Богу. Потому что если б не было их – не с кем было бы бороться, некого было бы опасаться…
Г.Ш.: А они стали страшнее или остались такими же? Их роль изменилась?
А.Б.: Нет, я думаю, что они свою функцию так же выполняют и в наше время, только они немножко видоизменились. И если Лёнечка тогда был стукачом в институтской сфере, связанный с КГБ, то сейчас эти стукачи находятся в финансовой сфере, в банковской сфере. Когда говорят «Люди идут по трупам» - ну, это же Лёнечки идут! И трупы эти они совершенно оправданно создают. Ему же надо подняться! А делать бетонную глыбу – надо учиться, потом изготавливать какие-то формы, заливать, ждать, пока высохнут… А здесь – стоит человек, его можно просто убить или нагнуть, чтобы он упал. И можно забраться и влезть. И все…
Г.Ш.: А как Вы думаете, с Алихановым Лёнечка тоже мог поступить так же? Со своим другом, приятелем?
А.Б.: Я бы не называл его другом или приятелем. Алиханов - именно тот мостик, по которому ему хотелось взобраться и которым хотелось бы, воспользоваться, чтобы взобраться на эту высоту.
Г.Ш.: То есть эта радость (когда Лёнечка видит Алиханова) в начале – это все наигранное?
А.Б.: Лёнечка же такой человек, что… там нельзя сказать, что наиграно, а что - естественно. Там все настолько срослось, что спроси у него самого: «попробуй ответить себе, ты искренне радовался сейчас или ты обманывал?» – и он растеряется, он скажет «не знаю». Это уже просто перешло в совершенно естественное состояние, перепутанное, мочалкообразное.
Л.Ш.: У нас есть еще вопросы в чате. «Александр, расскажите, как Вы отдыхаете и любите ли Вы путешествовать?»
А.Б.: Я люблю отдыхать по-всякому. Главное – отдыхать. Путешествовать я раньше очень любил. Сейчас делаю это крайне редко. Хотя, наверное, люблю. Но если раньше мне для путешествия достаточно было одного желания, то теперь мне уже нужны какие-то условия, какой-то комфорт. Просто в палатке мокнуть уже не хочется. Хочется, чтоб какой-никакой гостиничный номерочек был. Вот так…
Л.Ш.: Гость под ником Восьминог задает вопрос: «Александр, что Вы думаете о роли Ивана в сказке «Шиворот-навыворот»?
А.Б.: А что я могу думать об этой роли? Мне думается, я ее уже сыграл. А уж насколько хорошо – это, скорее всего, отвечать не мне, а зрителю.
Л.Ш.: «Александр, скажите, пожалуйста, ходите ли Вы в другие театры? И какое последнее впечатление от театрального спектакля Вы получили»?
А.Б.: Я очень редко хожу, к сожалению, в другие театры, хотя интересные постановки часто встречаются, и друзья приглашают, и знакомые говорят, что какие-то интересные постановки… Но как только я собираюсь – у меня тут же появляется спектакль в то же самое время. Раньше я по этому поводу нервничал, расстраивался, а теперь как-то смирился. Так что выбираться на «чужие» спектакли приходится редко, но, если выбираюсь, то, как правило, радуюсь. А какой был последний спектакль – наверное, и не вспомню. Давно было…
Л.Ш.: А хотели бы Вы попробовать себя в роли режиссера?
А.Б.: Хотел бы, только не научился. Потому что это отдельная профессия, ей надо так же учиться, как и актерскому мастерству…
Л.Ш.: А какой бы Вы спектакль поставили, если бы были режиссером?
А.Б.: Да нет, не коллекционирую. Ну, если исключительно по профессии, то, наверное, характеры людские.
Л.Ш.: А помимо работы чем занимаетесь?
А.Б.: Я очень люблю быть на своих маленьких шести сотках. Да. Люблю там чего-нибудь строить, чего-нибудь сажать, рукодельничать… Люблю ездить к друзьям к своим в гости… Какие-нибудь бани, какие-нибудь рыбалки… Рыбалку люблю. Вот что я люблю! Рыбалку! Но тоже, кстати говоря, очень редко удается туда выбираться.
Л.Ш.: Предлагаю сделать еще одну небольшую паузу и послушать романс.
Г.Ш.: Один, наверное, из лучших романсов этого цикла…
Расскажите, пожалуйста, о проекте «Театральный архив». Конечно, передача называется «Театр наизнанку», мы говорим о театре, но все-таки эта телепередача связана с театром… Вам интересно было там работать?
А.Б.: Безумно! Во-первых, это делал мой очень хороший друг Елена Никитан – режиссер и автор этого проекта. Работать было безумно интересно по нескольким причинам. Во-первых, все люди, которые были заняты на этом проекте - у них была одна группа крови, что говорится. Когда все … десять или пятнадцать человек команды – все работали на тебя на одного. Я там был один актер, в нескольких лицах. И это, помимо всего прочего, налагает такую ответственность бешеную на тебя, как на актера, что ты не имеешь права отнестись к этому правой ногой или левой рукой. Ты должен на сто, на сколько угодно процентов включиться в работу и сделать максимально, насколько это возможно. Что я и старался делать.
Ну, помимо прочего, очень много узнаешь, когда занимаешься такими проектами. Просто для себя, для общего развития. Здесь недавно очередной был вопрос по поводу репертуарных театров и театров антрепризных. У меня моментально всплыло то, что было в «Театральном архиве». Что лучше, когда четыреста человек принесут по рублю, чем один человек даст тебе четыреста рублей. И весь вопрос сразу снимается насчет антрепризных театров и репертуарных…
Г.Ш.: А те персонажи, которых Вы играли, в частности, Аполлона Григорьева, - это был Ваш выбор или Вам режиссер предлагал?
А.Б.: Нет, все образы – это режиссерские, конечно, предложения, и мы долго их обсуждали. Ну, это очень интересная работа. Очень интересная и обоюдная, когда у режиссера, у актера и у оператора одна группа крови. То есть мы все вместе. Мы вместе делали одно дело. Эти вот десять минут – это были лучшие наши десять минут.
Г.Ш.: Будет ли продолжение цикла «Театральный архив»?
А.Б.: Будет, конечно. Мне Лена даже говорила что-то по именам, но я сейчас не вспомню. Обязательно будет, конечно. Ну как можно бросить такую удивительную вещь?
Л.Ш.: Наша программа называется «Театр наизнанку». Что для Вас изнанка театра?
А.Б.: А хотите я Вам расскажу, что такое театр в моем понимании?
Л.Ш., Г.Ш.: Конечно!
А.Б.: Тогда, может быть, вы сами для себя определите, что такое изнанка… Для меня само искусство театральное – в парадоксе… Когда абсолютно голый человек выходит на сцену, на которой стоит бутафорское окно. И зал – полторы тысячи человек зрителей. Он аккуратно крадется к бутафорскому окну, за которым никого нет, прикрываясь полотенцем, чтобы никто из бутафорского окна, за которым никого нет, его не увидел. Аккуратно задёргивает шторы на бутафорском окне, за которым никого нет, затем спокойно поворачивается к зрительному залу, в котором сидит полторы тысячи человек разного пола и возраста, и начинает совершенно откровенно и открыто вытирать свое тело. Вот это и есть театр. Когда человек закрывается от бутафорского окна и открывается настоящим людям.
Л.Ш.: Как складывались отношения с кино и Ваше отношение к нему?
А.Б.: У меня, к сожалению, с кино никаких отношений не складывается, и я не очень сильно страдаю по этому поводу, потому что кино – это особый род искусства, он чем-то похож на театр, но в то же время он – совершенно другой вид искусства. Кино интересно, но опять же, как к нему относиться… Если к нему относиться как к месту, где зарабатываются деньги и популярность – то мне такое кино не интересно. А если это момент искусства, то, опять же, необходима группа людей, у которых будет «одна группа крови». А такое в кино очень редко случается…
Л.Ш.: Если бы Вам предложили написать Вашу автобиографию, как бы Вы к этому отнеслись и что бы Вы в ней написали?
А.Б.: Я один раз как-то пытался написать ее, когда должен был ехать в Вену с «Онегиным». Меня попросили: напиши автобиографию для посольства. Я долго мучился. Сначала у меня получилось листов на пять… Потом мне сказали «Да нет, ну что ты, коротенько»! И коротенько у меня получилось где-то пять строчек: родился, окончил школу, поступил в техникум, отслужил в армии после техникума, поступил в театральное училище, после театрального училища принят в театр им. Моссовета, где работаю до сих пор в качестве артиста.
Г.Ш.: А можно еще по поводу биографии и изнанки театра вопрос? Сейчас выходит очень много разных автобиографий, где раскрываются какие-то закулисные интриги и так далее… Как Вы к этому относитесь и есть ли какие-нибудь книги, может быть уже и не автобиографии, но книги актеров, людей, работающих в театре, которые очень на Вас повлияли и как-то изменили Ваш взгляд на мир и на театр?
А.Б.: Нет, таких книг, слава Богу, нет. Ну, за исключением, того, что я читал перед тем, как поступать в театральное училище: Захаву, Вахтангова, Станиславского…
Г.Ш.: Чехова…
А.Б.: Чехова Михаила, да… Нет, тогда Михаила Чехова я еще не читал, потому что его очень сложно было найти у нас. Книги только те на меня повлияли. А насчет интриг в театре… Ну, если эти интриги никому не мешают работе – ради бога! Они даже какую-то пикантность придают.
Г.Ш.: Но они мешают или нет?
А.Б.: Как правило, мешают, конечно.
Г.Ш.: По поводу изнанки еще вопрос. Существует мнение, что в актерской профессии и в театральной среде очень трудно добиться без тех качеств, которые, собственно говоря, есть у Лёнечки из «Заповедника»: без способности ради роли пойти чуть ли не на все и способности в этих интригах существовать. Вы с этим согласны? Это актерское качество в принципе? Или без этого можно пробиться?
А.Б.: Это не актерское качество, это бойцовское качество, скажем так. У человека, который поставил себе цель и к ней стремится, такие качества должны присутствовать. Ну, может быть, не в той форме, в которой они присутствуют у Лёнечки… Но умение находить компромиссы – оно необходимо. И не только в актерской профессии, я думаю, а в любой.
Г.Ш.: То есть бескомпромиссным в актерской среде существовать невозможно?
А.Б.: Тем более и тем сильнее именно в актерской среде. Бескомпрмиссно существовать невозможно. Бескомпромиссные люди – они, как правило… ну, я не хочу сказать «гибнут»… они уходят, не сдаваясь и не снеся как бы свой этот флаг, непонятно, для кого и для чего…
Г.Ш.: Как в «Предбаннике»…
А.Б.: Да. и бескомпромиссность в данной ситуации, в ситуации актерской, только вредит театру. Ведь актер же выходит на сцену не для того, чтобы Я, а для того, чтобы Вы… Поэтому компромиссы необходимы.
Г.Ш.: И режиссеру тоже?
А.Б.: Ну, режиссеры не выходят на сцену. На сцену выходят актеры...
Л.Ш.: У нас еще несколько интересных вопросов в чате. «Во многих спектаклях в руках Ваших героев появляются музыкальные инструменты. А играете ли Вы сами на каком-нибудь музыкальном инструменте»?
А.Б.: Да, я играю на гитаре, я играю чуть-чуть на кларнете, и я научился играть несколько произведений на пианино.
Г.Ш.: Несколько – это какие?
А.Б.: Ну, «Лунную сонату», конечно же, и потом Вторую сонату Бетховена, ну и так…
Г.Ш.: Вам нравится Бетховен?
А.Б.: Нравится, и просто он удобен для исполнения.
Л.Ш.: Еще вопрос про рыбалку: «Кстати, какую самую крупную рыбу Вы поймали»?
А.Б.: Сома на тридцать шесть килограмм.
Л.Ш.: И еще забыли в «Иисусе» про пятую Вашу роль, про царя Ирода...
А.Б.: А разве это пятая была?
Г.Ш.: Да. Анна, Кайафа, Савл, Пилат, Ирод.
А.Б.: Ах, да, конечно, Ирод! Ну, Ирод – это была вообще единственная роль, она один раз была сыграна (это изначально было моё условие). Это не та роль, к которой я стремился, но она мне всегда нравилась. Внутренне я знал, как мне казалось, как нужно ее сыграть, и я попытался это сделать за один раз. Не знаю, насколько удалось, но второй раз я ее играть бы не хотел...
Г.Ш.: Но получилось довольно интересно и по-своему, опять же, оригинально.
Л.Ш.: У нас спрашивают: «Будет ли сегодня акапелльное пение»? У нас герои, когда приходят, если они умеют петь – обычно поют что-нибудь.
А.Б.: Ну, давайте. А что?
Г.Ш.: А мы требуем «Бирюзовые златы колечики» из «Заповедника»! :-)
Александр Бобровский исполняет «Бирюзовые златы колечики»
Г.Ш.: Спасибо!
Л.Ш.: К сожалению, наше эфирное время подходит к концу. Что бы Вы пожелали на прощание нашим слушателям и зрителям?
А.Б.: Ну, что бы я пожелал бы? Здоровья – самое главное… Чтобы все желания все-таки сбывались, хоть изредка… Потому что все они все равно никогда не сбудутся… Вот… И… Любите театр!
Беседовали Лилия Шеломанова и Галина Шматова
Живое Радио, программа "Театр наизнанку"
